«ДИКИЙ ГЛАЗ»
(L'occhio selvaggio)

Паоло-режиссер-документалист, поставивший перед собой задачу увидеть мир и представить человеческую природу в ее истинном и сыром виде, даже доведя свою команду до предела, чтобы запечатлеть жестокость сошедшего с ума мира даже ценой безопасности и моральной цены…
На Московском международном кинофестивале картина номинировалась на Гран-при, а после показа удостоилась 35-минутной овации.
Из журнала «Искусство кино». Обличение-жанр трудный, требующий не только убедительности, но и цели. Не только кого, но во имя чего. «Единожды солгавши, кто тебе поверит»-эта косноязычная мудрость становится здесь законом не столько этическим, сколько эстетическим. Речь идет о фильме «Дикий глаз», поставленном Паоло Каварой. Фильм о кинорежиссере, что само по себе редкость. О режиссере здравствующем, определенном, что происходит впервые. Об учителе, что почти неправдоподобно. Моральная сторона картины заявлена достаточно благородно: вот сейчас Кавара расскажет, как мир чистогана калечит таланты и судьбы, как на потребу самым низменным, самым извращенным вкусам уродуется жизнь. Фильм-памфлет, почти агитка. Не мудрено, что ему предшествовала шумная слава. Тем более что прототип героя печально известен-это Гуалтьеро Якопетти, автор фильмов «Грязный мир» и «Прощай, Африка!». Впрочем рассказывать о Якопетти не стоит-видевшие картину составили о нем впечатление почти стопроцентное. Кавара с отличным знанием дела предлагает актеру Филиппу Леруа самые сокровенные, самые интимные подробности биографии своего бывшего мэтра. Пустыня. Джип, расплескивающий пески, белесые глаза охотников, загнанный зверь. Быстрее, еще быстрее-«снимай!» Фанатичное, отчаянное лицо режиссера. Кончился бензин, группа в песках. Кончилась вода. Еще немного-и будет кончено все. Искаженные лица, воспаленные губы, запыленные глаза. «Снимай!»-хрипит режиссер, и оператор крутит ручку. Много позже выяснится, что режиссер все это инсценировал, «подстроил»-для блага будущей картины, для достоверности. Так завязывается характер фанатика кино, его раба, человека, видящего жизнь сквозь деформирующую оптику киноглаза. Еще эпизод: улица Сайгона. Режиссеру не хватает чего-то эдакого-шока, удара по нервам. Режиссер-человек образованный, он знает: нужен «колер локаль». И уговаривает случайного буддистского монаха облить себя бензином, совершить самосожжение. Не все ли равно-по политическим мотивам или ради искусства? Теоретические споры о допустимости инсценировки показались бы герою смешными. «Беру жизнь и творю из нее уродливую легенду»-мог бы он перефразировать Сологуба. Или иначе-«за этот товар платят дороже, и я поставлю этот товар»-саморазоблачается герой. Кавара выплескивает на экран всю ненависть к Якопетти, накопившуюся за время сотрудничества, и портрет героя-один из самых отталкивающих в мировом кино. На этом следовало бы поставить точку: памфлет снят, обличение состоялось. Но выше уже шла речь-во имя чего? А этого Кавара не знает, как не знает и другого: иного стиля, иного видения, иного творческого метода, кроме тех, которым его научил Якопетти. И Кавара снимает картину о торговце жестокостью и уродствами, исправно и эпигонски повторяя эстетические, а неизбежно и этические принципы своего патрона. Это не остается без последствий: чем ближе к финалу, тем чаще под ненавистью сквозит почти неприкрытый восторг, едва закамуфлированное восхищение человеком, для которого нет ничего, кроме жестоких эффектов, для которого собственное горе-только жизненный материал, годный для съемки. «Снимай!»-снова кричит он оператору, и тот накручивает его отчаяние, его тоску, его слезы. Якопетти везет в кино: Федерико Феллини писал с него, еще не кинорежиссера, еще бульварного журналиста, своего Марчелло для «Сладкой жизни». Он многого не знал о своем герое и относился к нему с симпатией. И все-таки портрет оказался беспощадным. Кавара снимал памфлет, а поставил своему бывшему патрону памятник. Говорят, Якопетти намеревался подать на Кавару в суд за диффамацию а потом передумал. Он человек умный-такой рекламы, как «Дикий глаз», у него еще не было. И не будет.